Ночь и город - Страница 14

Что касается самого Баграга, здесь все покрыто мраком неизвестности. Кто он такой? Что он такое? Он чем-то смахивает на Майка — но преступная жизнь с ее неизбежной жестокостью и пороками оставляет схожие следы на многих лицах. Но Баграг, ко всему прочему, является своего рода символом мира недомолвок и прозрачных намеков, мира, в котором он живет. Двусмысленность и скрытность его существования поистине не знают границ. Он не знает, что такое прямой ответ на поставленный вопрос. Он никогда не смотрит прямо в глаза. Его «да» вполне может значить «нет», его жесты непонятны и зловещи. Он ненавидит пустые разговоры. Его глаза отнюдь не зеркало его души, это замочные скважины, спрятанные за густыми бровями. Сквозь эти скважины он тайно наблюдает за вами, словно змея, затаившаяся в траве. Может, Баграг — вовсе не его настоящее имя? Этому противоречит монограмма ВКТ на его кольце с печаткой, а еще имя ХЬЮГО, выложенное крошечными рубинами на серебряном кольце, украшающем соседний палец, и золотая медаль на цепочке от часов, на которой выгравирована надпись: «П. Уоттс, Боулинг-клуб „Девайзез“, 1901». Верхняя часть левого уха у него отсутствует. Спросите, как он потерял ее, и он вам скажет: «Слишком много слушал». От угла правого глаза к левому углу губ тянется ужасный шрам, который вкупе с губами и линией бровей образует неровную букву «Z». Спросите, откуда у него этот шрам, и он вам ответит: «Интересовался тем, что меня не касается». Его нос сломан. Спросите у него, как он сломал его, и он пробурчит в ответ: «Совал нос не в свое дело».

Когда-то его клуб был подвалом для хранения угля. Лучи дневного света не проникали сюда с того самого момента, как он был построен, около трехсот лет назад. Вообразите его теперь, в два часа ночи: мрачными тенями, стенами без окон и красноватым светом единственной лампочки, засиженной мухами, он напоминает темную комнату фотографа. Пол усеян раздавленными окурками и размокшими салфетками. В углу стоит старенькое расстроенное пианино со следами затушенных сигарет. Стоит правой руке пианиста прикоснуться к измученным клавишам, как танцоры тут же начинают извиваться, словно его пальцы щекочут им пятки. Робкие звуки музыки теряются в мерном гуле голосов, звоне стаканов, скрипе стульев, шарканье ног. Кажется, будто толпа завсегдатаев клуба страдает тяжелой лихорадкой. Какая-то эксцентричная толстуха исполняет весьма своеобразную чечетку — ее тело содрогается, словно челнок ткацкого станка, тогда как ее огромный бюст, живущий будто сам по себе, подпрыгивает, вибрирует и извивается самым невероятным образом. Из ее рта вырывается прерывистое дыхание, насыщенное алкогольными парами. Посетители явно устали, тем не менее время от времени они совершают какие-то лихорадочные телодвижения, бесцельно слоняясь по залу, собираясь группками по несколько человек, а затем снова садясь на свои места, словно грязь, взбаламученная со дна лужи. В этом безвоздушном пространстве, насыщенном алкоголем, плесенью, никотином и резким аммиачным запахом немытых женских тел, посетители клуба Баграга закладывают фундамент для завтрашнего похмелья, жадно глотая напиток безумия из нечистых стаканов на фоне выкрашенных в отвратительный гангренозно-желтый цвет стен с пятнами сырости…

«Я надавал бы себе пощечин за все слова, что тебе говорил…» — поет пианист; затем он делает паузу, чтобы издать душераздирающий зевок, а его пальцы продолжают барабанить по клавишам: «ЫыАааа!.. Я пошлю себе телеграмму, напишу в ней, какой я дурак, — о, как я себя ненавижу за то, что так с тобой поступил…»

Сделать глубокий вдох в винном погребке Баграга — это все равно что вдохнуть испарения винокурни, ночлежки и табачной фабрики вместе взятых. Сквозь синеву плотной дымовой завесы красноватый свет лампочки напоминает подмигивающий воспаленный глаз. Столы залиты пивом. Усталые люди зажигают сигареты и забывают о них, и эти забытые сигареты медленно догорают, роняя пепел, а затем разлагаются в застоялых лужицах до состояния омерзительной желтоватой кашицы. В углу сидит молодая женщина со следами побоев на опустошенном лице. Ее рот искажает ужасная гримаса: она разевает его и поднимает руку, демонстрируя зажатые в ней два передних зуба, недавно выбитых. Рядом с ней сидит мужчина средних лет с физиономией, словно составленной из дюжины разных отвратительных рож. Шляпа на нем явно чужая. Он орет во весь голос: «Еще одно слово, и…» В ответ на это женщина, испустив пронзительный визг, разбивает стакан из-под пива и пытается вонзить осколок ему в лицо, угрожающе вертя им перед самым его носом. Кто-то напряженно следит за ними, ожидая увидеть реки крови, поток ругательств, шквал ударов и веер выбитых зубов, но Майк, несмотря на свой преклонный возраст обладающий недюжинной силой, растаскивает их, наградив каждого взглядом, преисполненным такой злобы, что они тихо рассаживаются по местам.

А маленький человек сидит в самой гуще событий, словно молчаливый призрак, само воплощение респектабельности, и потягивает соломенного цвета пиво из стакана, на котором написано: ЛАГЕР ЭНГЕЛА. Справа от него сидит какой-то головорез с ипподрома, слева — ссутулившаяся проститутка лет шестидесяти, использованная пятнадцатью тысячами отверженных, размалеванное вместилище порока, балансирующее на самом краю пропасти. А Баграг притаился за стойкой бара и наблюдает за всем происходящим, не говоря ни слова.

— Майк, кто этот парень? — спросил Фабиан.

— Без понятия.

— Он здесь раньше бывал?

— Один раз.