Ночь и город - Страница 48

— Вы и вправду все ей расскажете?

— Все расскажу, клянусь Богом! Я сделаю это из принципа.

— Из принципа, — повторил маленький человек. Он взял Фабиана за руку и провел его в соседнюю комнату. Там было очень темно. Все шторы были опущены.

— Вот, смотрите! — сказал маленький человек.

Фабиан посмотрел направо, но ничего не увидел. Посмотрел налево и издал сдавленный звук.

Там, на двух черных козлах, покоился гроб.

— Скажите ей, — сказал маленький человек.

Фабиан молчал.

— Скажите ей!

— Она…

— Она умерла в то самое утро, когда вы приходили. Отныне ни одно ваше слово не сможет больше ранить ни ее, ни меня. А теперь уходите…

Он провел Фабиана по коридору и захлопнул дверь у него перед носом.

— А некоторые еще утверждают, что есть Бог на небесах! — воскликнул Фабиан.

Добравшись до Тависток-Плейс, он позвонил Фиглеру:

— Джо, верни мне мои деньги.

— Ладно, Гарри. Тут ровно пятьдесят фунтов. Но нашей сделке конец.

— Конец? Конец? Но почему?

— Почему? Потому что ты псих. Вспомни, как ты вчера швырял деньги на ветер! Ну уж нет, работать с тобой я не хочу.

— Черт, Фиглер! Я могу достать еще!

— Мне это неинтересно. Я выхожу из игры. Или, если хочешь, отдай эти деньги мне на хранение, и заключим новую сделку — на началах «семьдесят к тридцати».

— Семьдесят к тридцати? Да ты спятил! Я запросто могу раздобыть еще пятьдесят фунтов. Но… Слушай, Джо, а как мое название «Чемпионы Фабиана»? Оно останется?

— Название меня не волнует. Лавры можешь оставить себе, я не возражаю. Но мне нужен полный контроль над расходами.

— Ну…

— Да или нет?

— Ладно! По рукам. Дай мне расписку на пятьдесят фунтов.

— Я снял помещение на Бристоль-сквер. Можем начать прямо сейчас. Твоя задача — продумать программу.

— Это будет лучшая…

— Лучшая в мире программа. Ага. Я знаю. Так давай, вперед, что время даром терять.

— И слушай-ка, Фиглер. Окажи мне одну услугу. Закажи карточки. Только чтобы они были классные, чтоб от них нельзя было глаз оторвать. Сделаешь?

— Так и быть.

— Я тебе доверяю, Джо.

— Это вовсе не обязательно, Гарри. У нас с тобой подписано соглашение.

— Ох… — вздохнул Фабиан. Он вдруг почувствовал себя совершенно раздавленным. Его страшил момент встречи с Зои: «Ну что, важная птица? Где же твои сто фунтов? А где „Роллс-Ройс“? Эх ты!.. Тоже мне, выдумщик!»

Он медленно, волоча ноги, побрел на Руперт-стрит, тихонько прокрался в комнату и бесшумно разделся, с облегчением увидев, что Зои спит беспробудным сном.

Раздевшись, он забрался в постель и лег рядом с ней.

Она глубоко вздохнула и прошептала: «Чихуахуа…»

— О Боже! — выдохнул Фабиан, затаив дыхание.

Обессилев от переживаний, он заснул глубоко, как дитя.

Интерлюдия: старый силач

Как-то раз месяц спустя в кафе Адам разговорился с толстым стариком, который сел за его столик. Старик сказал:

— А ты крепкий парень, как я погляжу.

— Да и вы, похоже, и сами выглядите так, будто в свое время были недюжинным силачом, — сказал Адам.

— Кто? Я? Да ты знаешь, кто я?

— Нет, а кто?

— Али.

— Понятно…

— Мое имя ни о чем тебе не говорит. А в свое время меня называли Али Ужасный Турок.

— Что, тот самый борец? Как же, я о вас много слышал. Ну да, конечно. Вы были чемпионом в тяжелом весе, верно?

Лицо Старого Али просветлело.

— Любой, кому доводилось меня видеть, — гордо проговорил он, — не мог так просто меня забыть. Так-то вот. Нет, не все еще забыли Старого Али.

Али Ужасный Турок был могучим старым силачом: великим душителем и костоломом минувших дней, раздавленным грузом прожитых лет, согнувшимся под бременем возраста, перемолотым жерновами времени. При взгляде на него в голову приходила одна-единственная мысль — мысль об изгое, вышвырнутом из общества и медленно тонущем в океане забвения. Слишком крепкий, чтобы умереть, он уже был частично похоронен, ибо оставил частички себя на тысячах матов по всему земному шару. В Сиднее он оставил левый глаз, в Париже и Монреале — передние зубы, тогда как в Нью-Йорке из-за заражения крови лишился двух пальцев на левой руке. Он мог бы рассказать мрачную историю о том, как в течение двух часов боролся с Денвером Маулером — на его теле не было живого места, а сломанное ребро, прорвав кожу, торчало наружу. «Что, пластырь? Показать ему, что мне больно? Тьфу!» У него никогда не было постоянного жилья, а его кусок хлеба был всегда обильно посолен потом и кровью. И что же он получил взамен? Славу? Но он был забыт — поколение, знавшее его, ушло. Деньги? Нет, он жил впроголодь. Что же тогда? Ничего, кроме непоколебимой железной воли — но разве только это необходимо в жизни? Его кулак все еще обладал сокрушительной силой — он еще смог бы, пожалуй, удержать на плечах дом, подобно атланту. Но его тело заплыло жиром. Он весил триста пятьдесят фунтов: когда он шел, полы содрогались. Его голова была круглой и тяжелой, словно пушечное ядро, и такой же лысой, обтянутой блестящей кожей цвета кофе с молоком. Его исковерканные уши были похожи на окостеневшие частички мозга, выбитые из головы мощным ударом. Нос был сломан ударом справа. Из него каскадом ниспадали густые седые усы: их нафабренные кончики были загнуты вверх и походили на бычьи рога, а толстая лиловая нижняя губа была оттопырена настолько, что отвисала к подбородку, непоколебимому, как Гибралтар.

Он продолжал:

— Нет! Не все еще обо мне забыли. Любой, кто хоть раз меня видел. Знаешь что? Пару лет назад мне написал один человек, американец. Вот что он написал: «Али, я видел, как ты боролся с Денвером Маулером в Чикаго; у тебя была температура под сорок, вы боролись часа два кряду, и ты положил его на обе лопатки. Если тебе нужны деньги, нет проблем, только намекни». Ясно?