Ночь и город - Страница 24

— Ладно, пусть будет «Чемпионы Фабиана».

Мимо их столика прошла девушка.

— Эй, привет, Ви! — крикнул Фабиан.

— Привет, Гарри, — отозвалась она. Это была высокая, худая рыжая девушка в черном кружевном вечернем платье. Под густым слоем румян таилась мертвенная бледность лица ночной птички — бледность, порожденная затхлой атмосферой танцзала, насыщенная сизым табачным дымом и испарениями разгоряченных тел, где хриплые звуки джаза крадут румянец с женских щек. — Слушай! Слышал новую шуточку? — У нее был необычный, высокий голосок, щебечущий, как у птицы. — Тук-тук!

— Это кто? — спросил Фабиан.

— Конь в пальто.

— Кто?

— Конь в пальто, детка, приехал старый молоковоз!

— О-о-о! — простонал Фабиан. — Ладно, ты где сейчас работаешь?

— В «Серебристой лисе».

— Новый клуб?

— Миленькое местечко, Гарри. Приходи как-нибудь навестить меня. Хи-хи-хи!

— А кто владелец? — осведомился Фабиан.

— Фил Носсеросс.

— Оркестр ничего?

— Чудесный.

— А почем у них выпивка?

— Тридцать пять шиллингов за бутылку скотча.

— Грабеж! — возмутился Фабиан. — Ну, я, может, как-нибудь зайду. Дай-ка мне карточку.

Ви протянула ему карточку: «КЛУБ „СЕРЕБРИСТАЯ ЛИСА“, Лестер-Мьюз, Лестер-сквер».

— Просто скажи, что ищешь меня, Гарри.

— Хочешь, заглянем туда? — спросил Фабиан, вертя в руке карточку.

— Нет, спасибо.

— Ну, как тебе «Чемпионы Фабиана», а, Фиглер?

— Я уже тебе сказал. Сойдет.

— Ну а как насчет твоего имени?

Фиглер рассмеялся.

— Моего? Моего имени? Да ладно, забудь о моем имени.

— Надо заказать карточки. Боже мой! «Чемпионы Фабиана»! Черт, надо выпить.

— Грейпфрутовый сок, — сказал Фиглер.

— А ты, Ви?

— Джин с лаймом.

Анна Сибирь приняла заказ.

— Нет, а ты все-таки уверен, что не хочешь, чтобы твое имя было в названии? — спросил Фабиан.

— Пускай все лавры достанутся тебе, мне бы только увидеть деньги, — ответил Фиглер, потягивая грейпфрутовый сок со сдавленным бульканьем захлебывающегося человека. — Уф!.. Буль-буль!.. Ладно, мне пора. У меня был тяжелый день. Я устал. Жди меня здесь завтра в двенадцать, и мы вместе пойдем смотреть место.

— Половина двенадцатого! — воскликнула Ви, посмотрев на часы. — Мне пора на работу. Ты идешь, Гарри? Это и правда чудесное местечко.

— Нет, не сегодня! Я иду спать. Я тоже порядком вымотался. Завтра вечером, детка, сегодня никак.

Фиглер направился к станции метро «Лестер-сквер».

— До свиданья.

— До встречи, Фиглер.

С Крэнборн-стрит была видна площадь Лестер-сквер, чьи неоновые огни полыхали во тьме, словно диковинный багряный цветок на посеребренном стебле.

— Тук-тук, — сказала Ви.

— Кто там? — проговорил Фабиан с мученической гримасой.

— Агата.

— Какая Агата?

— Агата, которая знает, что тебя кое-кто надувает! Хи-хи-хи.

— Ладно, отвяжись! — проворчал Фабиан.

Они расстались.

Пробило час ночи. Потом два. Фабиан спал сном праведника, свернувшись калачиком в своей огненно-красной пижаме.

Три.

«Чемпионы…», — пробормотал он во сне.

— Ох… — вздохнула Зои, предаваясь печали, затерянной в тайных закоулках ее сознания.

Четыре.

Ночь была холодна, и луна не светила на небе. Только одна далекая голубая звездочка мерцала во мраке.

Так пускай же ее ледяной свет всегда освещает наш путь, путь одиноких странников, потерянных в этом бесприютном и жестоком мире.

Четыре.

Интерлюдия: человек и кошка

Из темного дверного проема небольшой лавчонки донесся глубокий, протяжный, вибрирующий звук, рожденный страстью, бушующей в самой глубине кошачьей души:

— Мяу! Уааа-яяяяу!.. Мяяяяу!.. Яу! Яу!..

Посреди улицы сидела невзрачная серая кошка с весьма надменным видом, а вокруг нее ходил кругами огромный толстый котище, черный, как сама ночь. Чуть поодаль понуро стоял маленький черный котик с белыми лапками.

— М-мяу? — предложил черный здоровяк.

Серая кошечка презрительно пожала плечами.

Маленький черно-белый котик тоже пустил пробный шар:

— Мрр-рау?

Серая кошечка принялась вылизывать подмышки.

— Кррр! — зашипел черный котище. Два кота вызывающе воззрились друг на друга.

— Кххчщ! — выругался черно-белый, замахиваясь правой лапой. Через секунду они уже катались по земле, сцепившись в один мохнатый клубок и неистово вопя. Грозно залаяли собаки, услыхав пронзительные вопли своих извечных врагов. Ночную тишину разом прорезал хор злобных голосов, захлебывающихся от ненависти. Собаки, просыпаясь, вторили друг другу, и их лай, словно круги по воде, разнесся на мили вокруг — по всему Городу, по всей земле. В ночи хорошо слышны даже легкие шорохи, а у собак, как известно, отменный слух; слепо вторя друг другу, собаки из Лендс-Энд, Дувра, Кардиффа, Барроу-ин-Фернесс, Халла, Глазго, из самых дальних деревушек на севере захлебывались лаем, и этот хриплый, надрывный лай перебудил людей по всей стране. Десятки тысяч мужчин вскакивали с постелей с криком: «Фу! Лежать!» Десятки тысяч женщин будили мужей, испуганно шепча: «Воры! Грабители!»

А серая кошечка неторопливо вылизывала животик.

Черный котик с белыми лапками с позором ретировался. Кот может в два счета расправиться с мышью, но он не в силах причинить особого вреда другому коту. Будь у них когти чуточку подлиннее, кошки давно бы уже вымерли; они орут от ненависти, едва не лопаются от ненависти. Они мечтают о том, чтобы рвать, кусать, царапать, уничтожать друг друга, но это им не по силам. Потому вся их злоба, вся ненависть выплескивается в зловещие, надрывные вопли — точь-в-точь как у старых деревенских сплетниц, распускающих грязные слухи.