Ночь и город - Страница 11

И вдруг, словно по волшебству, толпа схлынула. В предутренние часы на улице царили мрак и запустение. Поток автомобилей тоже начал постепенно редеть. Даже итальянские рестораны закрывались. Только закусочная и аптека все еще работали, их вывески устало мигали во тьме. Фабиан свернул на Денмарк-стрит — он решил обследовать все кафе, расположенные в Сохо. Заглянул в кафе «Пападопулос». Там никого не было, кроме хозяина, который стоял, расчесывая свою роскошную темную шевелюру, да двух смуглых киприотов, торговцев арахисом, игравших в домино. Монотонно постукивали костяшки, старенький граммофон наигрывал какую-то старинную греческую мелодию, простой заунывный мотив, сошедший с гор Смирны, — казалось, будто жалобный плач флейты парит в воздухе вместе с кольцами сигаретного дыма, унося этих людей прочь от окружающей действительности.

— Не видел невысокого типа в котелке? — спросил Фабиан.

Хозяин покачал головой.

Фабиан дошел до угла улицы и снова свернул на Хай-стрит в Блумзбери. Дождь распугал всех прохожих — казалось, Город умирает. Продираясь сквозь плотную завесу облаков, луна посылала бледный рассеянный свет на западную часть ограды церкви Святого Джайлза. Из подвала, в котором располагался ночной клуб, доносился приглушенный стук барабана и завывания трубы. Фабиан остановился у дома номер 19А.

Когда-то здесь был магазин, но теперь его окна были замазаны черной краской, и ничто, кроме тоненькой полоски света под дверью, не указывало на то, что внутри теплится жизнь. Это мрачное, Богом забытое место было отдано на откуп неграм. Здесь были щеголеватые американские «угольки» с акцентами тягучими и густыми, как сироп, здесь можно было увидеть и остролицых гвианцев с желтыми глазами, и людей из племени йоруба с головами, напоминавшими своей формой репу, и ашанти с лицами цвета вытертых подкладок, исполосованными родовыми отметинами, и что-то невнятно бормочущих полукровок с Тринидада, и жизнерадостных шоколадных кубинцев, и выходцев с Ямайки с ослепительными улыбками — нелепо скроенных людей с желтоватым цветом кожи, в чьих жилах текла невообразимая смесь самых разных кровей.

— Не видели здесь невысокого типа в котелке? — спросил Фабиан.

Два или три негра покачали головами.

— Черт, я… — начал Фабиан. Внезапно он остановился, вглядываясь сквозь дым, и затем устремился к угловому столику. — Душитель! — заорал он. — Старый ты сукин сын!

Человек, которого Фабиан назвал Душителем, был настоящим гигантом. Достаточно представить себе могучего Геракла, вырезанного из куска черного дерева и одетого в темно-коричневый костюм в светло-желтую полоску, небесно-голубую рубашку и малиновый галстук с зеленым рисунком. У него была весьма необычная голова: вообразите голову неандертальца, обритую наголо, отполированную до блеска, а затем хорошенько обработанную молотком. Его уши больше не походили на уши — они были истерзаны так, что окончательно потеряли форму, в то время как нос, дюжину раз сломанный и так и не восстановившийся, был настолько широк, что занимал большую часть лица. Огромные розовые губы, чрезвычайно бледные и толстые, как сосиски, меланхолично посасывали замусоленный окурок сигары.

— Будь я проклят, если это не Черный Душитель собственной персоной! — вскричал Фабиан. — Черт! Я так рад снова тебя видеть! Как жизнь?

— Так.

— Дрался сегодня?

— Ага.

— Победил?

— Победил.

— С кем дрался?

— С Питом Финном.

— Тяжело было?

— Ага. Пытался сделать мне «ножницы», но я ушел. Этот парень — крепкий орешек. Беру его кисть в замок, но он не сдается. Я говорю ему: «Сдавайся, Пит, или я тебе кисть сломаю». Он не сдается, и я ломаю ему кисть. Он говорит: «Я тебя за это достану». Судья говорит: «Сдавайся, Пит», но он словно обезумел, он не сдается — лупит меня тазиком для умывания. Я говорю: «Пит, сдавайся». Но он дерется одной рукой, потому что он псих. Я беру его локоть в замок — это та же рука, на которой я уже сломал ему кисть, — и говорю: «Сдавайся, Пит, или я тебе руку сломаю». Он говорит: «Не сдамся». Я сжимаю ему руку, слышу, как хрустят суставы. Этот Пит — крепкий орешек. Ему так больно, что у него кровь идет носом, хотя его носа я не трогал, но он ни слова не произносит. Я говорю: «Сдавайся, Пит, ради всего святого, сдавайся, или я сломаю тебе руку». Он говорит: «Ломай, ты, черномазый ублюдок». Я ломаю ему руку, и он вырубается. Этот парень люто меня ненавидит. Он попытался было уложить меня на лопатки, да я его опередил…

— Где было твое имя на афише?

— Посередине.

— А кто был сверху?

— Легс Махогани.

— Ты бы мог разделаться с этим слабаком за две минуты.

— За две секунды.

— Слушай, Душитель, — начал Фабиан, — Белинский — мошенник. Зачем тебе на него работать? Знаешь, что он говорил несколько дней назад? Я слышал, как он назвал тебя «ниггером». Ты просто болван, если будешь на него работать после таких слов.

— У меня контракт.

— У тебя контракт. Слушай, Душитель: что же случится, если ты расторгнешь этот контракт? Неужели Белинский истратит хоть пенни и подаст в суд, когда ты и так все потеряешь? Сколько он тебе платит? Три фунта за поединок? Два фунта? Ха! Слушай меня, Душитель, и заруби себе на носу: через неделю-две я сам начинаю тренировать борцов. Приходи ко мне. Я заплачу больше. Буду платить тебе пять фунтов за поединок и обеспечу тебе пять поединков в неделю. Твое имя будет стоять на самом верху афиши. Я сделаю из тебя настоящую звезду. О тебе все узнают. Я прослежу за тем, чтобы борцы все получали по справедливости. Так ты придешь ко мне, когда я тебя позову?